Так сколько там, до конца света?

Недолго музыка играла, недолго глобализация правила бал. Стали появляться в ее пьесе, в спектакле, который она режиссировала, какие-то новые персонажи, которым она и роли не писала. Какие-то Брекситы и Мейкгрейт Эгейны. Из-за этого слаженное мировое действо превратилось в нервирующую и ее, и самих исполнителей череду экспромтов.

И, говорят, обиделась она, и ушла со сцены. Все поначалу даже как-то оживились. Понятно, каждый актер думает, что – дай ему порежиссировать, вот он!.. А потом вдруг, глядь – они играют точно, как она их настропалила, и по-другому не выходит никак. Она им такую систему взаимодействия и игры на мировой сцене создала, что куда там Станиславскому.

Вот тогда стало понемногу доходить, что такое эта глобализация, которую по наивности считали простым разделением труда. Как когда-то, когда появился на сцене Китай, его тут же распределили. Будешь у нас, говорят, парень, мастеровым.
У меня ты будешь покупать нефть, у того будешь сырье в долг брать, а в банки вот этого – да-да, в цилиндре, – будешь сдавать на хранение заработанные кровные. Понял? Вперед!

Эге…. Оказалось, сюжет завязан намного круче. Выяснилось, что глобализация это не просто банка с пауками, в которой они вынуждены сосать кровушку друг у друга. Простая банка с пауками кончается просто – живет и здравствует самый здоровенный паук, который, пожравши непокорных, посасывает кровушку у своих полудохлых шестерок, разрешая и им потихоньку питаться друг дружкой. «Только чтоб не зажираться, смотрите мне…».

Глобализация это банка с пауками уже поумневшими. Где каждый вдруг понял, что все они настолько зависят друг от друга, что каждое недружелюбное движение его лапки, через цепочку понятных и непонятных связей, обязательно вернется к нему. И врежет безжалостным апперкотом прям в челюсть.

Здоровенный это понял, даже одним из первых. Уже и проверять не хочется, настолько это ясно. И вот они сидят и думают, боясь лапкой пошевельнуть: а вдруг недружелюбно получится? Потому что как дружелюбно шевелить – еще не хватает ума понять. Первая мысль, которая возникает при такой унылой картине у любого китайца, да, и вообще, у любого, – а не пошли бы они все, а? Мы тут лучше за великой стеной на стакане риса перебьемся. Не впервой.

Каждый себе огородик вскопает. Плоды рук своих отдаст мандаринам, а на остатки как-нибудь доживет до следующего урожая. Зато при деле и со стаканом риса в руке. Хватит горбить на дядю, пусть они там, за стенкой, сами друг дружку на экспорт ориентируют.

Возможно ли такое: чтобы все страны заперлись друг от друга и прожили оставшиеся крохи – сколько там до конца света? – на своей картошке с луком? Пусть об этом специалисты спорят. Нас интересует другое.

Нас интересует, когда все, впихнутые провидением в эту глобальную банку, поймут причину краха мировой экономической системы? Причина ведь, кратко говоря, вполне поддается осмыслению. Причина – в иллюзорном представлении о том, что система уравновешенных эгоизмов – ну, скажем мягче: интересов, – может существовать довольно долго. И даже развиваться. И даже в неопределенном будущем принести счастье странам и народам, ее образующим. Иллюзия – она иллюзия и есть.

А ведь вроде все так хорошо и так все здраво: и труд распределен, и участие. И пути-дороги сырья, капитала, рабсилы и аппетитов потребителей учтены. Все при всем, рангоут крепок, такелаж надежен, команда – молодцы, как на подбор. Блещут глаза задорным биржевым блеском и трещат рябчики на груди от регалий и премий по экономике. А только попробуй отчаль от очередного саммита – опять ко дну. Одна дорога.

Почему? Потому что каждый в этой равновесной, совершенной, учитывающей все-все интересы системе думает о себе. Вот она и есть, точка разлома. Поэтому, как бы ни была дружна команда, если каждый, при самой дружной работе, делает это «себе» – пощады от судьбы не жди. Потонем все. А чтоб «для других» все делать, – даже плывя на одном корабле, – еще нет ума сообразить. Как, мол, это так?